|
0
|
 |
Выворачивание частных бумаг покойного не могло затронуть иных нитей, кроме тех, что торчали из детективного пальто, твиловой шляпы, ошейника собаки-ищейки. Тех, которые привели их всех пятерых сюда: интерес, любопытство, причастность к тайне. Но было что-то ещё, что заставляло Лавра просматривать личное дело, письма и открыточную мелочевку с невнятным трепетом. Хмуриться и сожалеть. Дело было не в сочувствии к господину Бёрку; Искрицкий его не знал и узнать уже не мог, а обстоятельства смерти мэра отзывались в душе слизеринца канительной тревогой и настороженностью. Интуиция тихонько подвывала, пока пальцы и глаза замерли на папке и билетной выкладке.
Просто, – подумалось мельком, пока Лива и Алиса обсуждали версии произошедшего, – не хотелось бы, чтобы после смерти кто-то тряс мои записки, терзал письма, рассматривал памятные открытки.
Почерк в письме растворялся перед глазами, а чернила безучастно белели. С билетов стирались даты и названия. Открытка выцвела до пустоты картонки. Лицо на официальной фотографии потеряло человеческий облик.
Непривычная отрешенность отвела Лавра от жаркой перепалки и распределения улик по карманам. Когда же госпожа Унсет заговорила про «коньяк» и «халву», внимание Искрицкого вновь стало возвращаться к расследованию, а в руке Кори появилась материя цвета пыли и графита: тонкий лён, выкрашенный дезиллюминационными чарами, шаль-невидимка, низведенное в ноль полотно. Возможность скрыться, ускользнуть и посмотреть другие помещения мэрии незамеченными.
– Ты со мной?
Пробраться по коридорам мимо охраны в архив? Пощеголять временной бесцветностью и благодатной прозрачностью? Я только рад, Кори. Только рад. Что угодно – только бы не белый.
– Ещё спрашиваешь, – когда я не соглашался на авантюры? И рука уже потянулась к ткани, но в ту же секунду в окно постучали. Кори отошла, а мантия упала на стул.
Делёжка куска ткани – не то, чем стоит заниматься в небольшом кабинете. Злиться и не контролировать свой гнев – тоже. Когда Алиса произвела попытку присвоить мантию и поделить её между «своими», в виски врезались горячие иглы; игнорирование действовало на Искрицкого хуже неприкрытых наездов, принебрежительный тон – открытой агрессии. Пальцы непроизвольно обхватили рукоять палочки в кармане, но не вынимали её. Она просто рядом. Просто под рукой.
– Алиса, – елей Кори Лавр дополнил едкостью, – не стоит игнорировать своих невольных сообщников, даже если они повылезали из змеятника.
Мантия оказалась никому и не нужна. Лива ушла через окно, захватив часть улик, но не мантию. Алиса просто ушла. Лавр выдохнул, достал палочку и направил её на ткань.
– Reducio, – мантия уменьшилась до размеров носового платка. Носового платка невидимости. С крошечной биркой и бахромой по краям. Упрятанный в карман, он, возможно, не привлечёт к себе внимания. Долго не продержится, но попытаться выбраться они успеют.
– Тоже через окно полезем? – Лавр кивнул на распахнутые ставни; с улицы послышалось громкое «Arresto Momentum». |
|
0
|
|
Словно и не было обещаний о запонках, неровно прицепленных к манжетам и подаренных ему просто так; ему никогда не дарили ничего просто так. Не было желтокаемочной газеты, на страницах которой кровь соперничала с чернилами за типографские и смысловые строки. И искорки – беглой и бойкой, вписанной на скорую руку в список, – тоже не было. Как и не было окна, кружки с водой и полотенца над ним – провожальщиков, чистильщиков, утиральщиков душ. Это всё ему снилось; ему снится что-то каждую ночь, сонный дневник тому свидетель, единицы неясностей и десятки отчётливостей. Заполни страницу за эту ночь, закрой её и понадейся забыть.
Но непривычная утренняя говорливость коридоров свидетельствовала об обратном: никто не болтает утром с такой взбудораженной прытью, все слишком дремотные и заспанные, чтобы заговаривать друг другу уши; и вместе с тем – нет ничего более безмолвного, неловкого и замершего в разговорах о смерти. Лавр видел смерть перед вторым курсом: видел во сне, потом видел наяву, когда получил весть о кончине прадеда. Но тогда это было его личной трагедией, которую не тиражировали в публичном некрологе, о которой не шептались по углам и не вывешивали на бельевую верёвку.
Он прислушивался к разговорам, а в голове плясали запонки-искорки-газеты. Окно, кружка и полотенце. Подошедшей к нему Кори с видом зарождающегося заговорщика и бывалого дельца в его сне не было, зато она есть в реальности – в своём подробнейшем воплощении. Предлагающая идти в местную деревню и расследовать смерть мэра; шутящая про карты и сгущёнку.
— Пойдём, посмотрим?
– Как я вскрываю кому-нибудь горло покореженной сгущеночной крышкой? – насмешливый ответ на вполне себе серьёзное предложение становился визитной карточкой их дружеских разговоров. – Картой тоже можно оставить порезы, – я и сам так делал, – если под правильным углом и картон не затасканный. Такой свежий, только из печатни, ещё хранящий запах краски и негнущийся. Когда колода ещё не привыкла к владельцу, – не к месту добавляет Искрицкий, надеясь оправдаться за все произнесённые дурацкости. И подытоживает: – Пойдём, я только загляну в одно... место. Пристойное.
Он идёт в хранилище дуэльных палочек, чтобы взять несколько – для подложного колдовства, заметания следов, выигранного времени; на случай, если что-то пойдёт не так. Придирчиво перебирает их пальцами, стирает отпечатки о края рубашки, оставляет их снова. Особые сорта, подходящие для боевой магии: осиновые, дубовые, рябиновые палочки. Бакелитовые рукоятки, лакированные корпуса, начищенные кончики. Всех их объединяет выученная закалка, множественное рукоприкладство, вечное сиротство. Палочки-сироты, которые берут лишь на время дуэли и без лишних мыслей отдают после. Две из них приютит сегодня и Лавр, спрятав во внутреннем двухотсековом кармане пиджака. Что будет, если его поймают с двумя нелегальными палочками, принадлежащими Дуэльному Клубу, он думать не хочет. Палочки побудут не-сиротами ещё немного?
Вход в мэрию оказывается оцепленным, а вокруг снуют любопытствующие. Если обойти здание, то можно увидеть задний вход, где на посту стоит всего лишь один охранник, а вертящихся рядом людей и вовсе нет.
— Что ж, есть два входа… — комментирует ситуацию Кори.
– А мы зайдём через выход, – он принимает шутливую инициативу в свои руки, усмехаясь и продолжая тему. Мастерс, кажется, придумывает какой-то план; иначе высвобожденный от галстука воротник Искрицкий объяснить не может.
Нет, он, конечно, уже сподвигал других на развязывание галстуков, но...
Но он не успевает натянуть ухмылку.
– Если что, скажу, что сэр Злобный рассказал ему, — она кивает в сторону охранника, — как я умею обращаться с галстуками. Уверена, это он запомнит это надолго. Только тебе, как официальному и торжественно назначенному Главе Дуэльного Клуба, надо его вырубить. Ну, ты и сам знаешь.
Лавр тихо фыркает, вытаскивая палочку из кармана – свою собственную, из красного дерева, без специальной ручки. Они обследили здесь всё и обследят ещё больше, если попадут внутрь, а на изнанке каждого галстука вышиты инициалы ученика, поэтому его выпад личной палочкой в сторону охранника – своеобразная клятва. Вывернутый внешний карман с остатками благородства. Удостоверение о том, что он не конченый эгоист.
Господи, их всё равно поймают, если захотят, отследят по колдовской энергии, погалстучно проверят всех слизеринцев, выведут на чистую озёрную воду. А его палочка сработает точно и наверняка – то, что им надо прямо сейчас. Плевать.
Палочный прицел втихую упирается в мужчину на посту. Целиться искоска неудобно и непривычно, выбирать Лавру не приходится, но выбор заклинания всё равно остаётся за ним.
– Sopporo, – певучее «со» баюкает, укутывает, усыпляет; сдвоенная «п» бьёт обухом по голове; «оро» – как ось: прокручивает белки глаз, колыбельно укачивает сознание. Это деликатнее, чем «Конфундо» и тем более – «Ступефай»; можно будет оправдаться тем, что усыпляющие чары проходят по менее серьёзной категории, чем дезориентирующие. Или просто сочинить сказку о спящих на рабочем месте работниках. Они оба сумеют сладко солгать и сладко спеть, если Судьба подгонит соответствующий случай.
Не сумеешь, дурак: в твоих руках горит палочка, а воротник Кори слишком белый.
Охранник послушно смыкает веки, по инерции закладывает ладони под свисающую голову и засыпает. Мастерс галстучно шнурует перекрестье его рук, завершая компрометацию их похода и выдавая последнюю порцию явок. Искрицкий закатывает глаза, а затем смеётся в кулак, чтобы не разбудить охранника.
— 17 баллов Слизерину, Лавр. Может, снимешь свой, и мы одарим его кляпом во рту?
– Снять бы у тебя значок за такое, – коротко усмехается Лавр, обходя спящее тело и прикладываясь к ручке двери, – но найдут же кого похуже на должность. А галстук я не отдам – мой почерк всё равно узнают.
Узнают, узнают, узнают. По разбитой кружке узнают, по распахнутому окну, по сдёрнутому полотенцу. |
|
+1
|
|
Перед тем, как на его ладонь опустился ключ, Лавр успел пробежаться ладонями по ещё нескольким вещам. Потрогано, прощупано и проверено было всё настольное имущество, каждый деревянный сантиметр, всякая грань, сторона и угол. Оставались лишь сосуд, стоящий недалеко от шара, и сам шар, который магнетическими всплесками выгладил волю Искрицкого и сделал её излишне пластичной. Правая рука легла на горло сосуда, левая – на поверхность шара. И если пальцы левой поглаживали фарфор без особой цели, то пальцы правой пытались вытянуть из шара планировку ещё одного этажа.
Тем временем господин Мортимер не постеснялся прикарманить деньги и флакон; последний мало заинтересовал равнодушного к чернилам Искрицкого, а вот скользнувшая в карманное чрево монета заставила его хмыкнуть. Ревность уступчиво выдохнула, сердечно скребанула и освободила место для зависти. К факту лёгкой кражи, к осознанию того, что это сделал не он, к беспрепятственной наглости совершенного. Повторять за карманником Лавр не стал; это было выше его выращенного слизеринского достоинства, его личного и его семейного. Он только покосился на Мортимера. И ещё. И ещё. Ещё чуточку.
Ты так окосеешь совсем, Искрицкий.
Эта мысль принадлежала ему, но была так похожа на реплику Кори, что Лавр тут же повернулся к напарнику по конфетам, каламбурам и крышеванию.
- Посмотри. Ты, скорее, по определенным замочкам, но, может, есть идеи, от чего он может быть? – Она отпустила шутку, а потом на его ладонь опустился ключ. В голове всплыли воспоминания о лекции по замочным заклинаниям. На ключ можно было запереть практически всё, и кажущаяся простота данного постулата не играла им на руку.
– От чего угодно, – было выпалено без особых раздумий на шутку и сам вопрос. – От дневника, потайного хода, двери, шкатулки, чемодана. Твои идеи? А Ваши?
«Ваши» было обращено ко всем находящимся. Двинулся шкаф, пространство прорезала связка проверочных заклинаний, было предложено двигаться за пределы комнаты, пока Лавр оглядывал кабинет, пытаясь выискать зацепку. И Лавр зацепился – за сбивчивую жестикуляцию, косые взгляды на нижнюю часть стола, излишнюю активность на свадебной фотографии со стороны мужчины. И это не было похоже на энергичное воркование обручившихся – мэр явно нервничал из-за статуэточной находки. Начались гляделки: Искрицкий щурился, господин Бёрк отвечал ему тем же. Слизеринец подходил ближе, бумажный жених упирал глаза в пол. Лавр выставил ключ перед фотографией, Рэндалл недовольно поджал губы.
– А Ваши, господин Бёрк, – вопрос был задан без нажима, но что-то беззастенчивое в нём чувствовалось, – а Ваши предположения?
– Лавр? – Послышался запыхавшийся голос Ливы из-под стола. – Кажется, здесь есть нечто, что может подойти к ключу.
– И я так думаю, – Лавр чуть усмехнулся и поиграл ключом в руке. Госпожа Унсет отошла в сторону, а Искрицкий подошёл вплотную к столу. – Проверим?
Ключ скользнул в замок и повернулся пару раз. Запели цилиндры, шевельнулись пластины, защёлкали замочные выемки и дужка – или так только показалось. Но что-то же должно было произойти? |
|
0
|
|
Шары влекли Лавра с детства, неотвратимо, неизбежно и несчастно. Снежные — с суматошно летающими хлопьями и крошечными сантонами при вечной зиме. Они разбивались и растекались по полу глицерином, белыми блёстками и утерянным колдовством. Гадальные — прозрачные и хрупкие, как слеза; безнадежно выскальзывающие из пальцев и бьющиеся на фрагменты того, что уже никогда не случится. Воздушные — облегчённые и невесомые, дрожащие в детской руке. А затем отпущенные ввысь, туда, где не найдут, не достанут и не привяжут.
Шар господина Бёрка закономерно заворожил Искрицкого, а весь мир растворился в толщине стекла и его неясном отражении, полирующим окружение и облик самого Лавра до повадной мягкости. Пальцы чернились от пыли, мысли паковало туманом. Только голос Кори вывел из забвения и пообещал навестить его в Больничном Крыле.
— Не забудь захватить всё сладкое, до которого дотянутся руки, — отвлёкшись на усмешку, Лавр, тем не менее, не порвал с артефактной поглощенностью и поглаживаниями, — то, что кнопочное — тоже можно. Не знаю, как ты пронесёшь, но старостам же положено думать обходными путями. Тебе ли не представлять, Мастерс?
– Кажется, это похоже на что-то, что знает больше, чем мы? Осталось понять, что это… — голос господина Мортимера подлез под ухо, разбавляя их болтовню с Кори, а кончик палочки свисточно рассёк воздух. Послышалось: — Apertio!
Пальцы машинально обхватили шар поплотнее. Ревность рьяно толкнулась в груди и осела в мыслях агрессивным абсурдом. Минутная влюбленность в шар увлекла Искрицкого до такой степени, что он забыл о ходе расследовании, количестве оставленных отпечатков и смысле своего нахождения здесь. Прямоугольник света, появившийся на стене и помеченный фамилиями и чертежом, отвлёк от ревнивых ретивостей. Лавр щурился, вглядываясь в строчки и подписи, пока Алиса излагала свои догадки, а господин Мортимер сыпал шутками под ситуацию.
Руки очевидно несло дальше. Обойдя Кори, Лавр оказался возле вытянутой лампадки с тремя тлеющими палочками. Заколдованными, зачарованными — иначе объяснить их живучесть Искрицкий не смог. Изощрённое любопытство заставило наклониться, поднести нос к струйкам дыма и принюхаться. Грузная гарь, пряная пепельность благовоний, ему неизвестных, но призывающих остаться в положении вовлечённого вдыхателя.
Дребезжание раскололо кабинет. Шлепок мрамора о мрамор заставил вспомнить о бьющихся шарах, неосознанно вздрогнуть и взглянуть — на Кори, на пол, на разбитую статуэтку. На нечто тонкое, зубчатое и миниатюрное. На ключ? |
|
0
|
|
Позади остался скрученный хранитель здания мэрии, впереди виднелся проход направо, а рядом шла безгалстучная госпожа Мастерс, напарник по заклинанческим вышибалам, лишь изредка корящая его Кори. Слышались голоса – совсем знакомые и слегка чужие, но главное – ещё не потерявшие распознаваемую детскость в своём звучании. Такие же горемычные сыщики, горелуковые следопыты, незадачливые филёры, как и они с Кори. Один из голосов, впрочем, отдавал возмужалостью, но всё же являлся скорее мальчишеским; его дополнял девчачий шепоток, принадлежащий...
Слух Искрицкого самовольно заострился и пытался подложить верный вариант. Подкладывал притихшие интонации, отличительные нотки, характерные слова. Унсетовские. Шепоток принадлежал Ливе Унсет.
Дверь, надо отдать ей должное, не скрипнула. Ни предательски, ни просто – они бесшумно пересекли порог и попали в кабинет, где уже находились трое. Из них Лавр знал только двоих, но обратился ко всем:
– Добрый день, – полунасмешливо: сама ситуация отдавала анекдотичностью, несмотря на правдивость трагедии, – нашли что-нибудь, господа?
Повседневную небрежность стола будто бы потревожили: приглядевшись, Искрицкий заметил приоткрытую записную книжку, выдвинутые ящики и разложенные документационные тюки, которые пыталась вскрыть госпожа Индиго. Унсет тормошила шаль, в углу кто-то ворочал сейф. Взгляд с живого переключился на предметное, а затем полыхнул. Малахитовыми узорами, мягким свечением, манящей округлостью. Точно не тем, что следовал было изучить на столе, – но рука уже тянулась к шару, а половину лица бликово окрасило. Пальцы водили над, бродили по, чертили сбивчивые полосы на шаре, пока не упёрлись в коготок.
– А ты ещё что? – подозрение смешалось с сомнением – пришпиленная фигура-навершие по неясным причинам его напрягала. |
|
0
|
|
А она хороша!
– Не буду острить лишний раз, Женевьева, – усмешка переросла в улыбку, укрепившись, видимо, надолго. – Ты права: стереотипами можно и нужно играться в свою пользу. А вот мудрость, судя по всему, твоя постоянная черта...
Госпожа Хвойная нашла решение рубиновой проблемы и даже показала примерную колдографию решения. «Сахарные ангелы не из сахара, которых ещё нельзя есть?» – волна ребяческого возмущения поднялась в Лавре, но тут же натолкнулась на мелкий аргументационный шрифт: «зато не растают! сохранят форму! эй, поешь сладкое в другом месте!».
— Ну как, крепим образцы на ёлку и заворачиваем?
– Заворачиваем и отворачиваем в сторону подземельных спален, госпожа!
- Кстати, Лавран, у меня кое – что есть для вас. – Из кармана Женевьевы показалось что-то тонкое и серебряное. – Надеюсь, вы не будете против скромного праздничного презента?
Лавр остолбенел. Так он не столбенел даже от «Ступефая» Грейс, пущенного лёгкой когтевранистой рукой, – оставалось лишь наблюдать, как кожаная нить смыкается вокруг его запястья, не обременённого перчаткой. Маленькая змейка с невинной хищностью поблёскивала под зимним нестойким солнцем. Лавру казалось, что шире он уже не улыбнётся.
Улыбнулся.
– Это чудесный презент! Такие стереотипы не рушить и тешить уж точно приятно, – Искрицкий засмотрелся на новообретённый браслет, отмечая резную чешую, выемки-глазки, изогнутый хвост... – Спасибо, Женевьева! И за прогулку, и за подарок.
И, кажется, за повод заглянуть в Башню Когтеврана для вручения ответного. |
|
+1
|
|
Оформительский выбор Женевьевы Лавр встретил благодушным кивком. Жемчужное напыление радует глаз своими перламутровыми переливами, а синий цвет вносит стиляжническую изюминку. Такому дереву и гирлянда не нужна. Искрицкий как мог скосил усмешку при словах о зубной пасте – шутки госпожи Майской так же остры, как и иглы с елового манто, но чувства его спутницы были важнее.
- Честно признать Лавран, я довольно клишированно думала о том, что ваша ёлка будет по крайней мере с изумрудами и зефирными змейками.
– Я далёк от факультетских стереотипов, Женевьева. Помимо того, что я слабо в них разбираюсь – ну, сами представьте: изумрудный попросту будет сливаться с хвоей. Деньги на ветер! А змеи из зефира... Вы сами не устали от леденцов, которыми потчуют на вашем факультете?
Размашистая улыбка госпожи Майской в уже его сторону настораживала. Как оказалось, не зря – гладко и сладко не получилось. Во всех смыслах.
... – только есть одно маленькое но, с которым, я уверена, мы разберёмся: разумеется, мы повесим на ёлку любой ваш каприз, вот только производим мы только живые украшения, которые сами собираем в лесу: шишки, кобры, шкурки крокодилов - это всё к нам. А вот рубиновые стёкла вам придётся предоставить нам для монтажа заказа. Ну как, пойдёт?
– Не имею привычки носить стекло в карманах мантии, госпожа. Но раз уж такое дело... – Лавр нахмурился, оценивая стратегии добычи фальшивых и не очень рубинов. – Можно подкупить местное гномьё и упросить их спуститься в заброшенные шахты в подземельях. Уверен, они польстятся на сияние своей половинчатой доли. Можно помардёроствовать более примитивно: поразбивать стёкла в богом забытом школьном крыле, а затем ювелирно подкрасить их заклинанием. Можно расколошматить подходящие по расцветке бутылки из деревенского бара и самостоятельно огранить осколки. Или, – на этом моменте Искрицкий грустно вздохнул, словно не желая переходить к этой легальной части делового предложения, – или в вашей лавке при базаре найдутся подходящие ёлочные побрякушки, имитирующие рубины. А может, просто взять их напрокат в пассаже? Брали же бедные аристократы такие на светский выход, чем мы хуже? Что думаете, госпожа Хвойная? – поинтересовался Искрицкий, заканчивая излагать свой скромный список вариантов. |
|
+1
|
|
Тактичное покашливание в спину.
«Почему они так любят подкрадываться сзади?»
Левое плечо пошло ходуном. Лавр нарочито медленно развернулся, стараясь не поскользнулся на всём лебяжьем, и увидел невозмутимую когтевранку. Смахнуть, что ли, невзначайную снежинку с плеча, чтобы показаться таким же?
– Добрый день. Надеюсь, я не заставила вас долго ждать.
– Женевьева! Совсем нет. Не словили носом снег по дороге? Сегодня скользко до неприличия, – Искрицкий не собирался тушеваться: он был готов продолжать шутить про вальс на льду и прочие ледяные прелести, но их диалог прервался с появлением госпожи в ёлочной шубе и узорчатых варежках.
— Доброго Вам денька! Пришли за самой нарядной ёлкой? Будут ли какие-то особые пожелания, кроме повышенной нарядности и пушистости?
– Доброго, госпожа... Хвойная. Как же не будут? Будут, конечно. Мы своего не упустим, – Лавр послал улыбку даме в игольчатой шубе и крепко задумался. Разумеется, внятно оформленных мыслей об украшательстве ёлки у него не было. Будь его воля, он нагрузил бы каждую хвоинку изысканной съедобностью: русскими баранками и французскими макаронсами.
Позолоченными орехами. Вишнёвыми леденцовыми тростями. Яблоками в глазури. Сахарными ангелочками...
– Рубинами. Я бы хотел ёлку с рубинами – такими жгучими, капельными. Которые сочно багровеют на еловом фоне. Понятно, что настоящие второкурснику не по карману, но и качественные стекляшки сойдут. – Эстетическое в нём замолчало, зато внутренний ребёнок капризно и требовательно дёрнул за фигуральный кружевной манжет: – И с сахарными ангелочками, пожалуйста. Сможете сотворить такое, госпожа Хвойная?
Лёгкий поворот в сторону Женевьевы – его спутнице тоже необходим праздничный атрибут.
– Ваш ход, госпожа Пресли, – эй, вы не в дуэльном клубе! – Кхм... какую ёлку предпочтёте? |
|
0
|
|
Каждый Новый год Искрицкий мысленно менял (на своей родимой) лавровый венок на хвойный. Дома зимние праздники отмечали узкосемейно и тихо: пара ванильных свечей, ужин под звон подержанного хрусталя и несколько углей на пороге после полуночи. Здесь – в Школе – хотелось размаха и торжества. Хотелось побыть кем-то вроде столичного щёголя и покутить на славу. Момент со школьным местонахождением и запретом на дебоширство Лавр предпочитал опустить.
Стоит только обмотаться слизеринским шарфом, забыть надеть шапку и выйти на улицу, как зима устраивает полное погружение в свои пригожества. Снежинки залетают в уши и нос, а вокруг только опломбиренные холмы и запах мятных пряников в воздухе. С наступлением декабря цветочные метафоры как-то незаметно перерастают в гастрономические.
Искрицкий втянул морозно-пряничный воздух поглубже и огляделся. В памяти мелькнула записка, оставленная в серванте возле Стола Когтеврана – так он договаривался о встречах, когда не отлавливал нужных людей в Общей гостиной и не заставлял их выуживать бумагу из карманов мантий. Оставалось надеяться, что госпожа Пресли тоже не безразлична к предновогодним хлопотам.
Ели у базарного входа стояли как продрогшие офицеры на посту; печально красивые, но скованные подступающим холодом. Наверняка в хвойной гуще отыщутся экземпляры получше и попышнее.
«Вот и проверим!» |
|
+1
|
|
Таяло лето, искупанное в нежной белости августовских ночей. Искрицкий, освобождённый от факультетских дел, тягот осмысления конца первокурсничества и занятости по части дуэльных тревог, брёл по хогсмидским улицам и вздыхал. Вздыхал больше для вида, – он слишком хорошо представлял место, куда хотел пойти.
В подобном заведении могли дать на отпущение козлиную ножку и зажечь её прямо за барной стойкой. Предложить сыграть в карты – ну и пускай, что засмоктанные и обшарпанные, – на купюры и кольца, застывшие хвостиками золотых рыб на пальцах. А ещё приготовить коктейль, о котором он знал лишь понаслышке из эмигрантского фольклора.
Колотый лёд, сливки, капля кофе, трудная вода. Заменить последнюю на содовую, и выйдет напиток как раз под его возраст.
Дверь поддалась, как родимая и любимая, будто держалась на одном святом духе да крепкой жажде местных киряльщиков и курильщиков. Паб, едва-едва вечерний и ещё не заполненный любителями эля и напитков покрепче, уже сконцентрировал посетителей в своих самых фартовых местах. Место же возле бармена было отличным шансом завести знакомства, полезные в... когда-нибудь потом; когда он будет выглядеть постарше и позамудоханнее. Порассматривать оттенки местного бутылочного стекла хотелось тоже.
На барном стуле восседал знакомый слизеринец, болтающий с барменом на отдалённом философском языке. Речь шла о запретах. Было нетрудно догадаться, о каких именно. Лавр даже опёрся локтём на один из незанятых столиков, чтобы послушать аргументы своего почти-однокурсника – зелёного в зелёном.
Но спор не длился долго: нелёгкая доля понесла коктейлесмешивателя к другому желающему выпить, уже легально выглядящему. Это был самый подходящий момент для усаживания возле господина Фатхи и заведения разговора. Только одна проблема –
«И как к нему? Господин Фатхи? Яхья? Кошачеухий? Какую ещё убогую версию придумаешь?»
Трудностей с произношением иностранных имён и фамилий у юного слизеринца не было – по долгу статуса ему приходилось выслушивать истории о давних друзьях прадеда из Константинополя, Афин и Шанхая. А ещё они с Фатхи давно соскользнули на «ты».
«А ещё вы живёте в одной гостиной!»
Раздражаясь на самого себя, Искрицкий с усилием вышел из оболтусного состояния. Юркий бармен уже вернулся к молодому клиенту, и нога эмигранта выступила вперёд.
– Доброго, изумрудноволосый,– произнёс Лавр, ловко запрыгивая на стул; спасибо невесть от кого передавшейся долговязости. – И вам, господин бармен. Чем козырнёт меню паба сегодня?
От регулярной зефирной диеты уже начинало подташнивать. |
|
0
|
|
Ждать не пришлось вовсе. Господин Олливандер не разменивался на мелкие масти, переходя сразу к стратификационной вершине колоды.
- Приятно познакомиться, мистер Искрицкий. Предлагаю опустить обмен любезностями и перейти сразу к выбору палочки.
Если бы только можно было сделать расклад на палочку и довериться картам, как он всегда поступал в ответственные моменты.
Но хрустальное ясновидение молчало, за исключением кошмара, увиденного накануне ночью. Искрицкий зажмурился, стараясь заглушить устрашающие картинки.
«Ага, красное марево перед глазами, хруст древесины, проигранная дуэль. Ну и что, что сбывалось когда-то! Переезд в подземелья плохо влияет на бессознательное... Да и на сознательное тоже».
Протяжно зазвенел входной колокольчик. Спустя мгновение в лавке появился Дресслер, замерший недалеко от порога и поприветствовавший господина Олливандера. Спустя ещё одно мгновение взгляд Андреаса нащупал наличие Лавра в магазине.
– Искрицкий.
Совсем недавно он протянул австрийцу ветвь мира после неприятного столкновения интересов в подземельной спальне. Но ветвью мира колдовать было нельзя, и совместный поход в лавку палочника должен был обеспечить их обоих надёжными магическими инструментами. Разделить момент покупки волшебной палочки значило разделить тихий восторг колдовского причастия. Значило доверить – однокурснику, знакомому, другу, – самые личные триумфы и удачи с приставкой «не». Искрицкий надеялся, что Дресслер всё-таки откликнется на предложение и явится в условленный срок. Видеть знакомый вздёрнутый нос стало уже привычкой. А от привычки не так-то легко избавиться.
Лавр приветливо усмехнулся и ответил в тон:
– Дресслер. Желаю удачи в этом нелёгком деле.
Разговор не пришлось размусоливать: владелец лавки уже спешил предоставить палочки из футлярного княжества где-то за пределами видимости двух слизеринцев. В каждом таком футляре – своё пророчество и запрятанная судьба. А ему? Какой достанется ему?
- Красное дерево и шерсть ругару, 13 дюймов. Палочка, обладающая высоким качеством магии. Обычно выбирает себе в пару волшебника, которого ждёт интересное будущее. Красное дерево в паре с волосом ругару наделяет палочку одним из самых трудных, темпераментных характеров, а потому эта палочка будет подчиняться исключительно своему хозяину и никому более.
Когда-то давно русские волшебники использовали посохи для сотворения заклинаний. Со временем это отошло в разряд традиционной практики и ветхого предания, а вся просвещенная магическая знать перешла на удобные западные палочки. Компактные, элегантные. Удобные и в быту, и в бою, и в пиру и в миру, и в недобрых людях.
Палочка, которую предлагал господин Олливандер, больше напоминала сказочный посох. Длиннее среднестатических; гладкая и упоительно багровая. Такой было место в ряду экспонатов выставки изящных искусств или в холёной ладони молодого дворянина.
Лавр прищурился, мысленно примеряя палочку на себя: потомок русских белоэмигрантов с зелёным галстуком на груди и красной палочкой в руке. Символично до тошноты.
Жаль, что его кровь не отливает голубизной – получился бы неплохой акварельный набор. Толком ничего не значащие цвета.
- Такая же сердцевина в палочке моего отца. Она действительно очень сильная. – произнёс Дресслер, слишком сосредоточенно рассматривая стеллажи.
В его голосе было столько вяжущей мракоты, что впору было тотчас отвернуться от палочки, как от прокаженной. «Ругару» он буквально выплюнул, словно не желая иметь ничего общего с этой сердцевиной. Как и «отца».
Они никогда не касались семейных тем в разговорах, интуитивно боясь разворошить собственные комплексы и страхи. Оттенок дрожи выдавал эмоции австрийца подчистую, но Искрицкий был слишком вовлечён в процесс знакомства с палочкой, чтобы обратить на них внимание. Он не собирался так просто отказываться от возможной судьбы из-за чужих предрассудков, и реплика безответно повисла в воздухе.
Олливандер кивнул, приглашая опробовать первую предложенную. Искрицкий с небрежным изяществом достал изделие из футляра и покрутил в руках, случайно задев перстень на указательном пальце. Платина слегка царапнула красное дерево. Слизеринец покрепче сжал палочку и стал прислушиваться к ощущениям.
Ругару. Злой оборотень из детских сказок и взрослых легенд. Эти сказания были чужими для Искрицкого по праву происхождения и места жительства, но кое-что французская ребятня о ругару всё-таки знала. Знала больше мифического, нежели реально существующего, но даже глупого маггловского щебетания в исполнении ребятни хватало для составления примерного представления об этих существах. Осмысленные. Дикие. До умопомрачения хитрые и безжалостные.
Но красное дерево, излюбленная древесина знати и аристократии, было призвано усмирить свирепое пугалище, загнать в бриллиантовую узду и облагородить. Огранить и довести до идеала его характеристики.
Он ожидал от палочки пренебрежения и первозданной дикости. Показательного отворачивания и отторжения от потенциального владельца. Конфликта их темпераментов и буйства деревянной пленницы, вырвавшейся на свободу, но.
Но палочка повела себя исключительно странно. Красное дерево покорно заскользило в пальцах, ластясь к коже, прилипая мягкой полировкой, зачаровывая мысли. Так крепко, как будто нарочно. Так настойчиво, как будто умышленно. Как ушлый и вкрадчивый представитель кошачьих, выпрашивающий лакомство, – и прекрасно знающий, что ему не посмеют отказать. Мелкие шершавости напоминали лоснящуюся шерсть, магические колебания отдавали едва слышным урчанием по кромке ладони. В его руке находился до приторности миролюбивый зверь, совершенно не напоминавший кровожадного паскудника. Лавр никогда не любил животных. Однако сейчас он потаённо чувствовал, что палочка осталась к нему неравнодушна.
Стараясь подавить её льстивую ласковость, Искрицкий обратился к своим чувствам и мыслям по поводу предложенного господином Олливандером варианта. Мысли шли с трудом – палочка слушалась беспрекословно и таяла под пальцами, не желая быть когда-либо отпущенной.
«Ну... Красивая. Изысканно смотрится в руке. Достаточно длинная; с моим-то ростом управлять ею – в самый раз. Она...»
Словно искушала. Красотой, внутреннеей силой, внешней властью. С такой надо постоянно быть настороже и глядеть в оба – за обоих. Сдерживать себя и сдерживать её. По очереди играть в поддавки, называя это привязанностью. «И выбрала она меня лишь потому, что залежалась в магазине», – хмыкнул Лавр, поглядывая на палочку в руке. Однако слова владельца лавки крутились и крутились в голове: «... красное дерево паре с волосом ругару наделяет палочку одним из самых трудных, темпераментных характеров, а потому эта палочка будет подчиняться исключительно своему хозяину и никому более».
«Лежала здесь чёрт знает сколько, дожидаясь своего часа. Тоже чужая для всех, не так ли?»
В одночасье слизеринцу стало наплевать на сердце палочки, инициалы которой были выгравированы на тёмном футляре. В его сердце стремительно вогнали укол самолюбия, и Лавр очаровался. Нежно провёл по хребту деревяшки кончиками пальцев. И заговорил:
– Вероятно, она выбрала меня, господин Олливандер.
Требовалось проверить догадку и подтвердить собственные слова. «Произнеси заклинание, дуралей», – услужливо подсказал внутренний голос.
Что-то нейтральное. Совсем простое. Не переходящее границу между добром и злом.
– Enodo, – так решил слизеринец, направляя конец палочки на галстучный узел Дресслера. Узел поддался, и ткань шёлковой змёй соскользнула с рубашки, пощекотав воротник австрийца. Шкодническая мысль в очередной раз оттеснила все прочие, и Лавр расплылся в довольной улыбке. Палочка без нареканий отозвалась на мелкое хулиганство, следовательно...
– Думаю, это обоюдная симпатия. – обратился он уже к господину Олливандеру. И тут же перевёл взгляд на глаза цвета потускневшего неба. |
|
0
|
|
Сначала ноги Искрицкого ожидаемо занесли его в финансовый отдел Грингготса – вот Ваш капитал, распорядитесь им мудро, будьте добры. По возможности не забредайте в магазин с магическими вредилками – говорят, первокурсники более экзальтированы по части учёбы и дисциплины; желание остаться в Школе пока ещё сильнее желания из неё вылететь. Не тратьте деньги зазря – вам ещё покупать учебники, мантии, перья.
Подспудное желание сделать всё наперекор привело к тому, что после получения стартового капитала Искрицкий заглянул в ювелирный магазин. Полюбовался завитринной роскошной жизнью, пока в глазах не начало щипать от блеска камней, подпитываемого софитами. Пока собственная неуместность не стала слиточно давить – здесь он казался столь же нелепой фигурой, как и двенадцатилетка в каком-нибудь вшивом баре. Быстро оформил заказ на тот самый перстень, о котором грезил с подготовишества, и поспешил ретироваться, не оглядываясь на косившихся посетителей.
Никакой-то в тебе аристократичности, а?..
Одно эмигрантство и осталось – чувствовать себя чужим везде, куда бы ни шёл.
А потом он отправился за волшебной палочкой. Его первой, последней, единственной – разве что что-то не пойдёт не так. В своей принадлежности к обладателям магического дара Лавр, во всяком случае, не сомневался.
Об огромных очередях к лавке господина Олливандера Искрицкий был наслышан. О не менее огромной занятости мастера – тоже. Однако откладывать поход на месяц, два или три юный слизеринец не собирался: в этом случае Лавру светила палочка на каком-нибудь пятом-шестом курсе, когда вся программа практического применения заклинаний будет безбожно пох... похужена. Без палочки нельзя было сражаться на дуэлях. Нельзя было колдовать.
А что из этого важнее для него самого – тот ещё вопрос на размышление. Последнее, конечно. Конечно, последнее.
Отсутствие палочки для волшебника отдавало буквальной безрукостью – это понял и сам Искрицкий, проведя первый курс беспалочником. Отбывал теоретическую каторгу, пока другие пытались кастовать первые в своей ученической жизни заклинания, неуклюже направляли палочки друг на друга. Мука похуже прочих – он-то не владел беспалочковой магией, а драться мог только на кулаках или на словах. Тяжко было, в общем.
Господь, убереги от такого второго – первого – курса.
Видимо, пока Лавр добирался до злосчастной лавки, не уставая рефлексировать на ходу, толпа успела немного рассосаться. Внутри магазина было несколько посетителей, часть из которых уже прикарманила палочку. Возможно, это произойдёт быстрее, чем он ожидал.
– Добрый день, господин Олливандер. Лавр Искрицкий, пришёл приобрести палочку и немного приумножить Вашу очередь. |
|
|
